Элементарный Холмс

Днем его литературного рождения следует считать дату публикации рассказа „Этюд в багровых тонах“. Так что появился он на свет 1 декабря 1887 года, причем сразу будучи двадцати с лишним лет от роду. Между тем кажется, что загадочный этот именинник существовал всегда. Как Биг Бен, Вестминстер, вокзал Чарринг-Кросс, как залитературенный до дыр пресловутый смог.

Высокий, худой, с орлиным носом и длинными тонкими пальцами, постоянно перепачканными в чернилах и химикалиях. Понятное дело, трубка. В редкие минуты отдохновения скрипка, полуприкрытые веки, нервно подрагивающие ноздри… Это вам не майор Пронин. Рядом неизменный друг. Честный, преданный, слегка мудаковатый добряк. Элементарно, Ватсон! Отлично, Холмс! Жутко любил нехитрые трюки с переодеванием. Накладная борода, лохмотья угольщика, матросская блуза, кажется, появлялся и в женском обличье. Точно не поручусь, но, по идее, должен был. Боже праведный, Холмс, это вы! В ответ тихий самодовольный смешок. Желтая толстая книжка легендарной серии „Библиотека приключений“. Днем на коленях под партой, ночью с фонариком под одеялом.

Тот же плоский, болотного цвета, сзади крышечка, фонарик, привезенный родителями в подарок из летнего путешествия в Таллин, освещает кирпичную кладку подвала. Наверху яркий советский день, перерытая Марксистская, по которой прокладывают трамвайную линию. Здесь тишина, пьянящий аромат засохших экскрементов, битое стекло, сзади напряженно дышит в спину стриженный налысо Вовка Дворянкин по прозвищу Лимон. Как бы Ватсон. Сегодня его очередь. А банкую я. Ищем секретный немецкий клад, возможно, впрочем, американский. Откуда ему взяться в Москве, не обсуждается. Шпионы повсюду. Да что далеко ходить, когда родной отец что-то постоянно строчит по ночам, скрючившись за письменным столом. Ага, диссертацию, как же.

Дураков нет. А ручка паркеровская у вас, гражданин, откуда?

И опять книжка. Волшебные названия, изнуряющие селезенку мятным холодком: „Голубой карбункул“, „Тайна Боскомской долины“, „Берилловая диадема“, „Пляшущие человечки“, „Черный Питер“, в десятитомном издании 1993 года трогательно именуемый „Черным свитером“. Тех же, примерно, циничных времен, хотя, нет, много раньше, анекдот. Шерлок Холмс и доктор Ватсон отливают на набережной Темзы. „Не правда ли, Холмс, вода сегодня холодная?“ — „Да и дно каменистое“.

Но это жизнь спустя, а пока все по-честному, взахлеб, без импотентской этой иронии. Страшный, выбивающий почву из-под ног рассказ „Последнее дело Холмса“. С каких дел последнее?! Почему?! Да потому, что нашелся наконец на хитрую жопу хрен с винтом.

„Бывший профессор Мориарти, знаменитый математик, Наполеон преступного мира…“, понял, Лимон, „…он организатор половины всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в нашем городе. Это гений, философ, это человек, умеющий мыслить абстрактно. У него первоклассный ум. Он сидит неподвижно, словно паук в центре своей паутины, но у этой паутины тысячи нитей, и он улавливает вибрацию каждой из них“. А ты: „Отец убьет, отец убьет…“ Нужен ты кому…

Двум гениям оказалось тесно на одной земле. Сойдясь на каменистой тропе в Альпах, сжав друг друга в смертельных объятиях, они рухнули в бездну, к великой радости автора и безутешному горю несчастного доктора. Впрочем, наивный Конан Дойль напрасно потирал руки. Широкая читательская общественность потребовала убийцу к ответу, и ему, стиснув зубы, пришлось откачивать опостылевшего героя. В рассказе „Пустой дом“ Холмс появляется вновь, навешав доверчивому Ватсону шитую белыми нитками лапшу по поводу своего чудесного спасения. И понеслось.

Великий, картонный, элементарный Холмс, радость и проклятие нашей с Артуром жизни! Объевшись твоей скрипкой, трубкой и дедуктивным методом, натрясшись с тобой в кебе по лондонским мостовым, вдосталь наобщавшись с твоей пестрой, подозрительной клиентурой, я проскочил мимо золотого викторианского века английской литературы, мимо Диккенса, Голсуорси и Теккерея, кто там у них еще. Своими узкими плечами ты напрочь заслонил мне толстого Пиквика, за что меня по сей день молчаливо презирает жена. Когда я стану старым и немощным, я, возможно, постараюсь исправить эту трагическую ошибку. Но не сейчас, не сейчас.