Девочка с „чупа-чупсом“

Рождественский рассказ

Чудная Рождественская ночь укутала город своим волшебным покрывалом. Тишина и покой царили в мире, крупные белые хлопья мягко ложились на тротуар. Редкие в этот час прохожие торопились домой, чтобы занять место за праздничным столом.

У ярко освещенного киоска, дрожа от холода, стояла маленькая девочка и зачаровано глядела на пакетики с жареным арахисом, леденцами и прочими лакомствами. Все они были знакомы ей по телевизионной рекламе, где веселые нарядные дети радостно уплетали их за обе щеки. Снежинки садились на длинные белые волосы малютки, таяли на щеках, но она их словно не замечала.

— Ах, ну почему, почему я лишена всего этого? — еле слышно шептала девочка. — Разве я чем-нибудь хуже других детей? Неужели я настолько большая грешница? Пусть я не всегда бываю послушна и своими шалостями иной раз причиняю боль моим бедным родителям. Но ведь всякий раз после этого я усердно молюсь. А может быть, недостаточно усердно, если мои молитвы не доходят до Него?

И ее прекрасные голубые глаза наполнились слезами.

— Конечно, — продолжала она, — я могла бы попросить доброго продавца, чтобы он дал мне маленький пакетик орешков и одну карамельку „чупа-чупс“. Но ведь это же будет нехорошо. Папочка и мамочка постоянно твердят мне, что никогда не следует обращаться на улице к незнакомым людям, Бог знает, что у них на уме. Вот бабушка недавно прочитала в „Московском комсомольце“, как один дядя всего лишь за пачку „джуси фрут“ произвел развратные действия в отношение всех поголовно воспитанников семи детских садов включая воспитательниц и младший технический персонал. И даже волнистого попугайчика не пожалел. А с другой стороны, так хочется сладенького.

И ее прекрасные голубые глаза вновь наполнились слезами.

Пожилой продавец вот уже час украдкой наблюдал через приоткрытое окошко за продрогшей малышкой. Его доброе сердце буквально разрывалось от жалости.

— Вай, что за жизнь, — с горечью повторял он про себя. — Совсем маленький девочка. Как моя Ашхен. Ну и что ж, что у Ашхен глаза и волосы черные, как карабахская ночь. Зато у этой глаза голубые, словно небо над Эчмиадзином, а волосы золотые, будто севанский песок. Бедный, бедный девочка… Совсем холодный. Я бы мог пустить ее к себе погреться. А если придет этот алчный шакал участковый. Что, скажет, ара, малолетку захотелось? Мало того, что вы, суки черножопые, всю Москву заполонили, не проехать от вас не пройти, так вам еще и детей наших подавай. А ну гони, хачик, полста баксов да скажи спасибо богу своему нерусскому, что я добрый сегодня. И что я ему отвечу? Что ребенка пожалел? А чем семью свою тогда кормить буду? Жене с тещей что скажу? Мне за эти деньги неделю в этом ящике проклятом сидеть надо. Ай, зачем я, дурная голова, на историка учиться пошел?

— Слушай, девочка, — не выдержал он наконец, — зачем здесь целый час стоишь, душа мне рвешь? Я тебе конфетка дам, уйдешь, а? Скажи, какой хочешь?

— „Чупа-чупс“, — с трудом шевеля замерзшими губами, попросила малютка, — и пакетик арахиса, если вы будете так добры.

— Бери, — продавец протянул ей через окошко немудрящее лакомство, — и чтоб не видел я тебя здесь.

— Спасибо, — сказала девочка, склонив золотую головку набок и слегка присев, — с Рождеством вас Христовым. Пусть наступивший год принесет счастье вам и вашей семье.

Огромный черный джип, взвизгнув тормозами, резко остановился перед киоском. Из него выскочил плотный, коротко остриженный мужчина.

— Ты где болтаешься, — набросился он на девочку. — Мы тут с матерью все Зюзино перепахали, тебя ищем. Что у тебя за дрянь в руках? Кто тебе эту отраву дал?

— Дядя, — девочка показала на перепуганного продавца. — Ты только не ругайся на него, папочка, он добрый.

— Тебе что, совсем башню снесло?! — рванулся мужчина к окошку. — Тоже мне, Санта-Клаус нашелся. Я тебе за что бабки плачу? Чтобы ты мою дочь говном этим паленым кормил? А ты о чем башкой своей думаешь? — повернулся он к девочке. — Завтра же обратно в Лозанну отправлю, и писец каникулам. Ты что, угробить ребенка решил? Да она здесь только из „Седьмого континента“ питается, натуральным продуктом. Утром смену сдашь, и чтоб я тебя больше на точке не видел.

— Папочка, ну пожалуйста, — взмолилась девочка, — пожалей его. У него ведь, наверное, тоже есть детки. Может быть, такая же маленькая девочка, как я. И потом, разве ты забыл? Ведь сегодня же Рождество Христово, самый светлый праздник на земле.

— Ишь, заступница, — смягчившись, произнес мужчина. — Христово, говоришь… А что, Христос, он конкретный пацан был. Хотел, чтобы по понятиям люди жили. На этом и подорвался. Ты это, — обратился он к продавцу, — типа, не обижайся, братан. Нервы, сам видишь, ни в эту… Ладно, побазарили и будет. Дай, что ли, закурить. Ну все, поехали мы. Работай, как работал, и не бери в голову. Погоди, — он полез в карман и вытащил оттуда бумажник, — на вот тебе полста баксов, выпьешь за мое здоровье. С этим тебя, ну как его… ты понял, короче.

Мощная машина, взревев, сорвалась с места и через мгновение скрылась в ночи. А снег все падал и падал пушистыми белыми хлопьями.