Новый Расёмон

Функция газетного колумниста достаточно проста — комментировать важнейшие события, из которых складывается информационная картина дня. Моя колонка, как вы уже, наверное, успели заметить, появляется в пятницу ближе к вечеру. Позади рабочая неделя, впереди два выходных. Хорошие новости последнее время явно в дефиците. Обсуждать плохие — портить настроение себе и вам. А хочется, наоборот, поднять. Посему расскажу быль.

Написал „быль“ и вспомнил, как однажды Эдуард Стрельцов — кудесник мяча, но отнюдь не слова, рассказывал в раздевалке какую-то совершенно фантастическую историю. Случившийся при этом известный спортивный журналист Леонид Трахтенберг недоверчиво спросил:

— Эдик, неужели это быль?

— Какая на хер быль, — обиделся Стрельцов, — чистая правда.

В общем, так. Несколько лет назад ехали в одной машине четыре человека. Виктор Шендерович — писатель, Михаил Кочетков — бард, Игорь Иртеньев — поэт. За рулем хозяин машины Н. Н. — жуткий козел, но помимо этого еще директор одного знаменитого эстрадного артиста, которого, как впоследствии выяснилось, бессовестно обворовывал. Последнее обстоятельство к делу не относится, скорее, придает образу дополнительный объем.

И вот машина застревает в пробке. Стоим десять минут, двадцать, сорок. Куда могли, уже опоздали, но выходить смысла нет. Да и возможности, кстати. И тут Н. Н. говорит:

— Вот у меня в армии тоже история была перед самым дембелем (почему „тоже“, непонятно, поскольку никаких историй до этого не звучало). Идем мы вот также зимой в патруле (на улице меж тем плюс тридцать), я — старшим. И вдруг какой-то чурка из-за угла выныривает. Нас увидел — и бежать. Мы — за ним. Он — от нас, а мы — за ним, представляете?

Трое слушателей, люди с развитым художественным воображением, согласно кивнули.

— Короче, я от своих оторвался, я кроссы зашибись бегал, и преследую его в одиночку. Уже какие-то склады пошли, пути железнодорожные… Чувствую, он уже сдыхать начал. Короче, догоняю его, суку, вырубаю, он с катушек, тут остальные подбежали, повинтили его. Ну, я решил перекурить, столько все-таки пробежал, сел на рельсы, жарко же, не чувствуешь сразу-то. А когда в часть вернулся, вечером уже, смотрю, а у меня яйца-то, как у слона. А мне ж на дембель вот-вот. Я в медсанчасть. Фельдшер посмотрел меня и уколы назначил. Неделю они меня кололи.

А через неделю смотрю, а яйца-то у меня совсем маленькие стали. А мне ж на дембель!

Я говорю, вы что ж, суки, сделали, куда я с такими? Колите обратно. Фельдшер говорит — не бзди, так восстановятся. Ну, сейчас действительно вроде нормально, а уж столько лет прошло.

И замолчал.

В наступившей тишине слово взял поэт:

— А я, когда в армии служил, в самоход однажды пошел, на первом году еще. Обратно уже возвращаюсь, раз — патруль навстречу. Я от — них, они — за мной. Думал, оторвусь, как не фиг делать, у меня еще на гражданке второй взрослый был по легкой атлетике. И тут за мной сержант увязался, здоровый такой лось. Я — к путям, думаю, под вагон нырну, хрен он там меня найдет. Самую малость уже оставалось — и тут он меня, сука, сзади вырубил. Десять суток губы мне объявили, но так и не отсидел, там места в тот момент не было.

А потом мне ребята из соседней части рассказали, что у них один мудак яйца себе перед самым дембелем отморозил.

На узком челе Н. Н. отразилась смутная мысль. Но тут подошла очередь писателя.

— Я в армии медбратом служил. И приходит к нам как-то чудик один, сержант, с вот такими яйцами. На рельсы сел, идиот. На улице минус тридцать, а он на рельсы! Фельдшер его поглядел, чуть со смеху не сдох. А тот буквально плачет. Сделайте, говорит, мужики, что-нибудь, мне ж на дембель скоро, а кто мне даст с такими. Фельдшер ему уколы назначил, но по пьяни, видать, что-то перепутал. А мне чего? Что дают, тем и колю. В общем, через неделю у него каждое яйцо с горошину было. Фельдшера под трибунал чуть не отдали.

— А сержант? — хрипло спросил Н. Н.

— Да кто ж его знает, — зевнул писатель, — помер, небось. А если и жив, то я ему не завидую.

В картине мира Н. Н., до этого дня абсолютно монолитной, произошел, судя по его лицу, тектонический сдвиг. Разрушение необходимо было закончить. Дело было за бардом. И он не подкачал.

— Когда в прошлой жизни я был мужским яйцом… — раздумчиво начал он.

Веселых вам выходных!