Мои университеты

„Меньше знаешь — крепче спишь“, с присущей ей лаконичностью утверждает народная мудрость. Под этой максимой охотно подписался бы Буратино, да и я, честно говоря, до недавнего времени полагал так же. И вот как гром среди ясного неба грянула весть. Пытливые американские исследователи установили, что люди, получившие в молодости высшее образование, в старости значительно меньше подвержены депрессиям, чем их ровесники, закончившие церковно-приходскую, скажем, школу.

Не знаю, не знаю. Утверждение, по-моему, в высшей степени спорное. Годы, проведенные в стенах высшего учебного заведения, каковым в моем случае являлся Ленинградский институт киноинженеров, навсегда подорвали мою и без того хрупкую психику. В эти мрачные стены меня привело рано оформившееся желание разминуться с армейской службой или хотя бы отодвинуть эту перспективу на несколько лет. Заочное обучение предоставляло в то время такую возможность. Отрывочные знания, полученные в школе рабочей молодежи, не позволяли всерьез ставить вопрос о дневной форме обучения. К тому же родители, потомственные гуманитарии, вдоволь нахлебавшиеся в этой жизни, настаивали, чтобы я непременно поступал в технический вуз.

„Это обеспечит тебе верный кусок хлеба, — говорили они. — Инженер — это замечательно. Ты будешь сидеть за кульманом и приносить посильную пользу народному хозяйству. Пройдут годы, сынок, и ты станешь старшим инженером, а там, чем черт не шутит, и ведущим. И сам уже будешь вести обычных инженеров по извилистой дороге технического прогресса“.

„Нет, нет! — яростно отбивался я. — Отстаньте от меня, я хочу поступать на факультет журналистки, хочу ярким сочным языком описывать в художественной форме трудовые подвиги сталеваров, суровые будни китобоев, бессонные ночи работников милиции!“

„Посмотри на себя, — смеялись родители, — твоя тройка по русскому — результат нашего совместного похода с директором в ресторан «Узбекистан», твои причудливые представления об истории родной страны никак не вписываются в требования даже самых либеральных экзаменаторов, а откуда взяться им в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова — Ломоносова, заметь, а не Шолома Алейхема, и с этим тоже приходится считаться“.

Паллиативное решение предложила бабушка. В очередной раз изучая длинный список московских учебных заведений, она и наткнулась на заочное отделение ЛИКИ. „Замечательное интеллигентное место, — объявила она. — Это как раз то, что мальчику надо. С одной стороны инженер, а с другой — кинематографист“.

Бальзамов и ополаскивателей в одном флаконе в то время еще не водилось, но суть бабушка уловила точно.

На вступительных экзаменах я получил три пятерки и одну четверку. За все последующие годы обучения пятерок больше не получал, а четверка была одна — по политэкономии. Моя техническая идиотия протекала в тяжелой форме. Шесть долгих лет, ежечасно проклиная судьбу, я вслушивался в непонятные слова, вглядывался в недоступные разуму формулы, искательно заглядывал в суровые глаза преподавателей, и лишь популярная телепередача „Служу Советскому Союзу“ была мне опорой в учебном процессе. После завершения этого кошмара я таки пошел в армию, где наихудшие мои опасения доскональным образом подтвердились.

Старость не за горами. В эту золотую пору я вступаю тяжелым ипохондриком, угрюмым мизантропом, склонным к острым депрессивным состояниям. Сообщение об открытии американских шарлатанов слегка развеселило меня. Боюсь, однако, что ненадолго.