Последний звонок

Мой последний школьный звонок, как давно он прозвучал! И сегодня, когда нынешние молодые отмечают прекрасный этот праздник, память невольно возвращает меня к событиям тех далеких лет.

Помню, как в такую же майскую ночь, в далеком шестьдесят четвертом, толкаясь и хохоча, шли мы по набережной Москвы-реки, окутанной предрассветной дымкой, как жали купленные накануне остроносые румынские ботинки, как на Красной площади встретился нам Никита Сергеевич Хрущев, выходящий из Спасских ворот в наброшенном на плечи кремовом пиджаке.

— Гуляете, пидарасы? — ласково спросил он.

— Гуляем, Никита Сергеевич, — радостно загалдели мы в ответ.

— Глядите у меня. Ну ладно, дайте, что ли, закурить.

— Свои, Никита Сергеевич, иметь надо.

— Ну, выпить-то хоть дадите, дьяволы?

— Это можно.

Расположились на травке, прямо за мавзолеем. Запалили костерок, достали припасенное спиртное. Хрущев вынул из кармана завернутый в чистый платок кукурузный початок, махнул полный стакан, с хрустом закусил.

На его простоватом мужицком лице появилось мечтательное выражение.

— Эх, ребятки, вы мои ребятки, гляжу я на вас и думаю, какие же вы все-таки счастливые. Все дороги перед вами открыты, любую выбирай.

— Ну вот, завел свою дуду, — недовольно буркнул кто-то.

Хрущев не расслышал или, может, сделал вид.

— Вот ты, к примеру, — показал он на Сашку Мельникова, — кем хочешь быть?

— Брокером, Никита Сергеевич.

— Брокером, это хорошо, брокер на селе сегодня первый человек. Ну, а ты? обратился он к Люське Кривцовой, бессменному нашему комсоргу с восьмого еще класса.

— Путаной, — зарделась Люська, — я еще в первом классе решила.

— Нужная профессия, — одобрил Хрущев, — но много знаний требует, не просто, дочка, тебе придется. А родители как?

— Представляете, папа сначала ни в какую, но мы с мамой его все-таки уговорили.

— А ты, кучерявый, что скажешь? — вопрос адресовался уже Изе Гутману, известному на всю школу драчуну и бузотеру.

— В Институт международных отношений поступать буду. На дипломата выучиться хочу.

— Ну-ну, — неопределенно произнес Никита Сергеевич, покосившись на характерный Изин профиль.

Со стороны реки тянул легкий ветерок, мимо, печатая шаг, прошел на смену кремлевский караул.

— В такую ночь, да чтоб без песни, — молодо сверкнув глазами, сказал Хрущев, — гитару-то взяли? — А как же… Куда ж без нее… Гитара у нас всегда при себе… — послышалось с разных сторон.

Хрущев бережно принял в руки инструмент, любовно погладил, задумчиво тронул лады.

— Что б вам спеть такое, вы уж, небось, и песен-то наших не помните, все больше Бабаджанян да Пахмутова, — проворчал он. — А вот послушайте-ка эту. Мы ее детишками еще пели, когда в ночное, бывало, ходили.

Он прикрыл глаза, словно вызывая в памяти то далекое время, и медленно начал неожиданно высоким и сильным голосом:

„Уэн ай файнд майселф ин таймс оф трабл,
Мазер Мэри кам ту ми,
Спикинг вордз оф уиздом: лет ит би“.

Ребята притихли, задумались каждый о своем. Жизнь, в которую нам только еще предстояло вступить, казалась огромной и бесконечной, как это небо, на котором уже начали постепенно бледнеть далекие звезды.

„Энд ин май анауэр оф зе даркнесс
Ши из стендинг райт оф ми,
Спикинг вордз оф уиздом: Лет ит би“.

Древняя, как сам мир, мелодия, удивительный незнакомый язык буквально переворачивали душу, наполняя сердца волнением.

Внезапно рубиновая звезда на Спасской башне, отделившись от вершины, начала медленно скользить вниз.

— Ребята, ребята! — закричала Люська. — Смотрите, она падает! Давайте загадаем желание.

— Ну, — обратился к нам Хрущев, прервав исполнение, — какое желание у нас с вами главное на сегодняшний день?

— Чтоб коммунизм наступил поскорее! — крикнул кто-то. — Вы ж сами говорили, нынешнее поколение советских людей…

— Правильно говорите, — поддержал Никита Сергеевич. — Мы вот все ругаем молодежь, а она вон у нас какая. Ну что ж, лет, как говорится, ит би, лет ит би…

— Лет ит би-и-и-и, — хором подхватили мы, не понимая смысла слов, но сердцем чувствуя, какая высокая правда заложена в них.

Как же давно это все было, а кажется, будто вчера.